Назад Оглавление 
Вперед 1 Сборник государственных знаний. Т. VII. Спб. 1879. ("Славянство болгар перед критикой слависта".)
История человечества не знает другой формы гражданственности, помимо государственного быта. Она не знает ни одной национальности, которая выработалась бы вне этого быта. Все жившее и живущее вне его осталось на первых ступенях развития, в состоянии так называемых дикарей. Вот почему жизнь какого-либо народа только тогда и становится достоянием истории, когда он начинает выходить из племенного прозябания и слагаться в государство. Переход этот бывает более или менее постепенен и длится иногда очень долгое время. Условие, которое более всего влияет на ускорение этого процесса, есть взаимная борьба родов, племен и целых народов за землю, за господство, за существование. Эта борьба, это взаимное терпение и служит главным побуждением для сосредоточения народных сил. А что такое и есть государство, как не сосредоточение (централизация) народных сил в руках правительственных? Мы не знаем ни одного государства, которое бы сложилось без борьбы родственных или чуждых друг другу племен, без их взаимодействия. Иногда элементы и влияния, из которых возникло государство, бывают очень сложны и разнообразны. Раскрытие этих элементов и влияний составляет одну из важнейших задач исторической науки. Они важны не для одной только первоначальной эпохи; они сильно действуют и на последующее развитие. Происхождение государства кладет неизгладимую печать на всю его историю. Основания его отражаются на характере власти, на учреждениях, на целом общественном складе, на типе всей национальности. Отсюда, естественно, мы придаем большую важность тому, чтобы историческая наука возможно точнее и тщательнее разъясняла происхождение того или другого государства, т. е. той или другой национальности; по крайней мере, чтобы вопрос этот был поставлен возможно правильнее для дальнейшей разработки.
Обыкновенно возникновение и развитие государственного быта значительно ускоряется, когда полудикие племена входят в близкое соприкосновение или в прямое столкновение с народами, стоящими уже на высокой степени гражданственности, т. е. с государствами цивилизованными. Ясный пример тому мы видим в Западной Европе, где возникают германские государства на пределах Римской империи и в самых областях этой империи. Подобное же явление находим и в Восточной Европе, где возникают славянские государства на других пределах или в других областях той же Римской империи, преимущественно в византийской половине. Таковы именно государства Сербское, Болгарское и Русское.
Никто не усомнился доселе в славянском происхождении государства и народности сербской. Но русские и болгаре оказались менее счастливы в этом отношении. Отрицание славянства Руси по крайней мере опирается на сплетение летописных домыслов и искажение первоначального текста нашей летописи. Об этом мы достаточно говорили прежде, не отказываемся говорить и впредь. Но любопытно, что отрицание славянства болгар не опирается ни на какие исторические свидетельства. Оно явилось просто плодом догадок и умствований со стороны немецких писателей позднейшего времени, именно с конца прошлого столетия. А с голоса немцев начали тоже повторять и славянские ученые, с знаменитым Шафариком во главе, без тщательного рассмотрения этого вопроса. Некоторые исследователи, например Венелин и Савельев-Ростиславич, пытались опровергнуть столь легко установившееся мнение, но безуспешно; виною тому было отчасти их собственное увлечение и не совсем удачные приемы, отчасти и недостаточная еще зрелость этнологического отдела исторической науки.
Надеюсь, в моем исследовании достаточно указана историческая последовательность болгарских переселений на Балканский полуостров в течение V, VI и VII веков под именами гуннов, кутургуров и просто болгар. Я указал на важную ошибку славистов-историков, которые легендарное известие о Куврате и его пяти сыновьях принимали за исторический факт и без всякой критики повторяли рассказ о единовременном переселении болгар за Дунай в VII веке, упуская из виду их предыдущие движения. Г. Макушев проходит молчанием вопрос об этой легенде и, вообще не коснувшись исторической стороны предмета, переходит прямо к этнографической части моего исследования.
Я счел нужным рассмотреть критически все три стороны угро-финской теории, историческую, этнографическую и филологическую. А между тем, строго говоря, эта полнота для меня не была обязательною в данном случае. Всем толкам и умствованиям о неславянском происхождении Дунайских болгар историк может противопоставить свое veto единственно на том основании, что быстрое и радикальное превращение народности завоевателей и основателей государства в народность ею покоренную и очевидно ее слабейшую, такое превращение возможно только в сказке, а не в истории; в последней примеров ему нет и быть не может. Только при недостаточном сознании этого неизменного исторического закона, то есть, при недостаточной зрелости некоторых отделов исторической науки, и могла явиться помянутая теория. Правда, это естественное превращение уже бросалось в глаза и указывалось прежде; но противники славянства болгар как-то легко обходили его или прибегали к разным искусственным и произвольным домыслам вроде предполагаемой восприимчивости и благодушия диких утро-финнов. А если им указывали на соседнюю Венгрию, представляющую совершенно противоположный пример, то сочиняли невероятную малочисленность завоевателей или измышляли огромное влияние различных географических условий и т. п. Если и приводились какие аналогии в подкрепление этой теории, то обыкновенно самые неподходящие. Например, можно ли ссылаться на обрусение наших финских инородцев, которые более всего и показывают, как туго, медленно, постепенно в течение многих столетий претворяются они в господствующую народность, и заметьте в господствующую, а не в подчиненную, как это выходит в данном случае. Финское племя (равно и татарское), бесспорно, есть одно из самых неподатливых на превращения; а если оно получило в свои руки правительственную, политическую силу, то для нашего поколения ученых наивно было бы и говорить о подобном превращении. Далее, существует ли хотя какая-нибудь аналогия между болгарами дунайскими и германскими завоевателями на романской почве? Франки завоевали Галлию и слились с покоренным населением. Сочтите, однако, сколько веков происходило это постепенное слияние. Хлодвиг был германец; но и Карл Великий, царствовавший три века спустя, тоже был германец. Франки мало-помалу уступали только силе высоко развитой римской гражданственности, и при своем слиянии все-таки не перейти ни в галлов, ни в римлян, а образовали с ними новую романскую национальность и внесли в лексикон языка свою значительную стихию. Сочтите также, сколько веков Лангобарды сливались с туземным населением Италии, и точно так же непросто обратились в этих туземцев, а образовали с ними новую, романскую народность и выработали особый романский язык. Не забудьте также при этом могущественное объединительное влияние латинской иерархии. Подобные примеры не допускают и мысли о быстром и совершенном превращении финской орды завоевателей в покоренную ею славянскую народность. История не только не представляет нам примеров подобного превращения, а наоборот, постоянно являет примеры противоположного свойства, т. е. живучести родного языка и племенных особенностей при тесном сожительстве различных рас.
В своем исследовании я настойчиво указывал на физическую невозможность помянутого превращения. Всякий принимающий на себя долг рассмотреть мои доводы, не может обойти такое крупное и основное мое доказательство. Чтобы поколебать его, нужно противопоставить ему ряд исторических аналогий, т. е. действительно исторических и вполне сюда подходящих, а не какую-нибудь пустую ссылку на мнимое превращение небывалых варяro-руссов в славян, как это обыкновенно делалось. Но как же поступает г. Макушев? Он проходит мимо этого основного столпа. "Мы не будем останавливаться на соображениях, в силу которых признается невозможным перерождение болгарской орды Аспаруха в славян-болгар. Это увлекло бы нас слишком далеко и принудило бы проверить другую славянскую теорию г. Иловайского, о происхождении Руси". И прибавляет, будто аналогичные примеры уже приведены Шафариком и Иречком; тогда как никаких аналогичных примеров мы там не находим. Вот как ученые слависты обращаются у нас с научными вопросами! Относительно Руси замечу следующее: сделайте милость, проверяйте мою славянскую теорию ее происхождения, но только не так, как это делаете с славянским происхождением болгар. В настоящее время имею перед глазами уже не один пример такого рода: какой-либо ученый противник мой по данному вопросу делает резкие отзывы о новой его постановке или в печати, или перед своей аудиторией; пока эти отзывы голословны, они, конечно, неуловимы; совсем другое происходит, когда подобный противник вступает в научную полемику.
Мы находим несколько странными и самые попытки тюрко- и финноманов решать вопрос о народности на основании отрывочных неразъясненных имен. Подумаешь: дело идет о каком-нибудь давно исчезнувшем из истории народе, вроде этрусков. Г. Макушев, очевидно не читавший внимательно моей книги, не заметил моих важнейших филологических оснований, каковы: масса чисто славянских названий городов, рек и других географических имен, которые появились в Мизии, Фракии и Македонии только после пришествия болгар, усиление славянизации на Балканском полуострове после этого пришествия (засвидетельствованное Константином Б.); отсутствие финского элемента в славяно-болгарском языке; а главное, самое существование этого языка, рядом с сербским.
На Балканском полуострове мы находим два славянские наречия: болгарское и сербское. Если болгаре были не славяне, то откуда же пришел болгарский язык? Где же родина тех славян, которые говорили этим языком? Балканский полуостров оказался заселенным именно двумя славянскими племенами, сербским и болгарским; заселение это происходило на глазах истории, и притом довольно постепенно, в несколько приемов: сербы пришли из земель, лежащих к западу от Карпат, а болгаре - к востоку. Сами последователи финской теории (Дринов) доказывают, что славянское население в Мизии и Фракии не было аборигенами, и действительно если оно там и существовало прежде, то было слишком слабо и незначительно, чтобы привить свой язык позднее пришедшей большой массе славян. Следовательно, эта пришлая масса, хотя и приходила в разное время и является потом под разными местными и родовыми наименованиями в различных источниках, однако несомненно она принадлежала к одной и той же ветви, так что составила компактное целое с единым языком, особым от других известных нам славянских наречий. Это ни сербо-хорватское, ни чехо-моравское, ни русское, ни ляшское наречие, никакая либо смесь из них, а наречие самостоятельное. Если бы славянская масса, постепенно наводнившая Нижнюю Мизию и Фракию, была не болгаре, а какая-то неизвестная нам по имени славянская ветвь, то откуда же она взялась? Итак, если болгаре не славяне, то откуда же взялось столь распространенное, богатое и самостоятельное славяно-болгарское наречие, которому большая часть славянского мира обязана своими богослужебными книгами?
Сторонникам тюрко-финской теории не пришел в голову столь простой и естественный историко-филологический вопрос. Пусть хотя об одном этом вопросе почтенный славист поразмыслит самостоятельно, собственным умом, не прикрываясь именами Шафарика и Гильфердинга.