Второй визит Черчилля в Москву

Второй визит Черчилля в Москву и его переговоры со Сталиным протекали с 9 по 18 октября 1944 г. В эти дни Красная Армия продолжала наступление в Эстонии и Латвии на севере; южнее войска генерала Черняховского впервые ступили на немецкую землю в восточной части Восточной Пруссии. Однако Черчилля больше всего интересовали и тревожили, во-первых, польская проблема и, во-вторых, проникновение Красной Армии на Балканы и в Центральную Европу, под которой он имел в виду прежде всего Венгрию.

Он был готов списать со счетов Румынию и Болгарию как страны, вошедшие в «советскую сферу влияния», но отнюдь не намеревался поступить подобным образом в отношении Югославии, Венгрии, а главное - Греции. Греческий и югославский короли искали у Англии поддержки, и, хотя советские войска ежедневно теряли в тяжелых боях в Венгрии тысячи людей, Черчилль считал, что Венгрия, как и Югославия, должна стать по меньшей мере предметом компромисса между Востоком и Западом.

Как писал сам Черчилль, отношения между ним и Сталиным - даже если смотреть на них сквозь призму последующих событий - никогда не были такими хорошими, как во время этого его октябрьского визита в Москву. Незадолго до того он приложил все усилия, чтобы польстить советским руководителям, заявив, что Красная Армия «выпустила кишки» из гитлеровской военной машины. Английский посол Арчибальд Кларк Керр горячо хотел, чтобы посещение Москвы Черчиллем и Иденом прошло с блестящим успехом и явилось в некотором роде его личной победой. Поскольку английские государственные деятели были гостями Советского правительства, Кларк Керр (правда, по указанию Черчилля) организовал прием, и Сталин впервые в своей жизни посетил английское посольство. Посол употребил также все свое дипломатическое искусство и личное обаяние по отношению к обеим группировкам поляков. Он старался быть особенно любезным с Берутом и Осубкой-Моравским, которых оскорбляло пренебрежительное обращение с ними Черчилля и Идена. Кларк Керр надеялся также, что во время этого визита Черчилля и Идена он сумеет убедить Миколайчика еще раз вернуться в Москву после кратковременного пребывания в Лондоне, а затем немедленно отправиться в Польшу, чтобы сформировать там новое правительство. Когда Миколайчик все же не возвратился в Москву, Кларк Керр почувствовал себя глубоко задетым.

Внешне англо-советские переговоры проходили в беспрецедентной атмосфере сердечности; когда Черчилль и Сталин появились в правительственной ложе Большого театра, публика приветствовала их восторженной овацией, не смолкавшей несколько минут.

18 октября, перед завершением своего московского визита, Черчилль принял в огромном кабинете посла представителей прессы.

«Когда я приезжал сюда в прошлый раз, - заявил Черчилль, - Сталинград все еще находился в осаде и противник стоял в 80-95 километрах от Москвы, а от Каира даже еще ближе. Это было в августе 1942 года… С тех пор события приняли иной оборот, мы одержали не одну блестящую победу и покрыли огромные расстояния…

Снова вернувшись сюда, я нашел здесь замечательную атмосферу надежды и уверенности в том, что испытаниям придет конец… Нам предстоит еще немало жестоких боев. Противник сопротивляется организованно и отчаянно, и лучше, если мы будем трезво оценивать те темпы, какими может быть достигнута окончательная победа на Западном фронте. Но мы ежедневно получаем хорошие новости, и поэтому нам трудно не быть слишком оптимистичными».

Упомянув о «кольце из огня и стали», смыкающемся вокруг Германии, и о голоде, холоде и лишениях, которые она сейчас испытывает, Черчилль сказал, что его совещания с маршалом Сталиным серьезно содействовали прекрасной слаженности межсоюзнических отношений. В ходе нынешних московских переговоров «мы вникли самым глубочайшим образом в волнующие проблемы, связанные с Польшей, и я считаю себя вправе утверждать, что нам удалось достигнуть совершенно конкретных результатов и существенно уменьшить наши расхождения. С польской проблемой обстоит сейчас лучше, чем прежде, и у меня есть достаточные основания надеяться, что мы в конце концов достигнем полного согласия между всеми заинтересованными сторонами. Нельзя, конечно, допустить, чтобы Польша стала уязвимым местом в наших делах. Мы, англичане, начали войну из-за Польши и испытываем к ней большие симпатии. Сейчас, когда Польша будет в ближайшее время освобождена огромными, мужественными усилиями наших союзников, Англию особенно интересует ее будущая судьба». Он ни словом не упомянул о варшавской трагедии и о ее страшном конце, наступившем всего за какие-нибудь две недели до этого.

Далее Черчилль упомянул об «удивительных событиях», происходивших на Балканах, и заявил, что решить какую бы то ни было из балканских проблем путем переписки было очень трудно, и это обстоятельство послужило еще одной важной причиной его приезда в Москву. Идену здесь «пришлось нелегко». Однако нам удалось достичь весьма ощутимых результатов в согласовании политики обоих наших правительств в этих районах. Затем он заговорил о той атмосфере «дружбы и товарищества», какой были отмечены московские переговоры.

«Армии обеих наших стран воюют на фронте, и я рад, что русские не испытывают более чувства горечи от сознания, что они несут всю тяжесть войны на себе… Единство - существенное условие для обеспечения прочного мира. Устремим наш мысленный взор за пределы линии фронта и представим себе тот день, когда произойдет безоговорочная капитуляция Германии, когда Германия окажется поверженной в прах и будет ожидать решения возмущенных народов, спасших себя от той страшной гибели, которую готовил для них Гитлер».

Он закончил чисто черчиллевской тирадой на тему об англо-советско-американской дружбе:

«Дружба эта может спасти весь мир как в период войны, так и в мирное время, и, пожалуй, она представляет собой то единственное, что способно обеспечить мир нашим детям и внукам. С моей точки зрения, это легко достижимая цель. Хороши, очень хороши наши дела на фронте, очень хороша работа, идущая в тылу, и прекрасны открывающиеся перед нами перспективы увековечить плоды нашей победы».

Присутствовавшие на пресс-конференции русские были очень довольны заявлением Черчилля; они увидели в Черчилле твердого сторонника согласованной политики Большой тройки.

Конечно, не все шло совершенно гладко; продолжительные переговоры с Миколайчиком, Ромером и Грабским, с одной стороны, и с представителями Польского комитета национального освобождения - с другой, не принесли действительного успеха; не очень ясен был и вопрос о Балканах, если не считать того, что Советский Союз не собирается вводить свои войска в Грецию. Тем не менее имелись и определенные положительные результаты, в частности, в вопросе о будущем устройстве Германии. Но самое главное, Черчиллю удалось добиться от Сталина довольно конкретных заверений в том, что СССР вступит в войну с Японией не позже чем через три месяца после разгрома Германии.

Таким образом, результаты московских переговоров были одновременно и хорошими и плохими. Тем не менее создавалось впечатление, что между Англией и Советским Союзом наладились сейчас прекрасные отношения.

Исключительная сердечность во взаимоотношениях между Черчиллем и Сталиным нашла свое отражение в тех посланиях, которыми они обменялись в период московского визита и сразу после него.

В течение всего визита Сталин всячески старался показать Черчиллю и Идену свое величайшее дружелюбие; он даже сам поехал проводить их на аэродром. Подобных знаков внимания он не оказывал никому со времени визита в Москву Мацуока в 1941 г. В коммюнике об итогах переговоров отмечался «значительный успех в отношении решения польского вопроса» и утверждалось, что переговоры значительно сократили расхождения и рассеяли недопонимание. В коммюнике объявлялось также о достижении договоренности в отношении условий перемирия с Болгарией, а также договоренности о проведении совместной политики в Югославии. Югославия, конечно, будет иметь право сама «решить вопрос о своем будущем государственном устройстве», пока же речь шла об объединении Национального комитета освобождения Югославии с королевским югославским эмигрантским правительством.