Проблема индоевропейского заселения Европы

Большинство современных европейских языков принадлежит к одной языковой группе, а населяющие континент народы относятся преимущественно к одной расе. Два столетия ученые разных стран обсуждают проблемы происхождения индоевропейцев, этапы их расселения, сочетание индоевропейского и неиндоевропейского в разных народах и т. д. Здесь, естественно, необходимо оценить только некоторые принципиальные подходы, важные для вопросов, поставленных в книге.

Методологическое значение для данной темы могут иметь три аспекта индоевропейской проблемы: 1. Характер «исходной» индоевропейской общности. 2. Ее «прародина». 3. Хронологическая глубина. Классическая индоевропеистика представляла исходную область монолитной, резко отличавшейся от других языком, культурой и антропологическим типом. Развитие и изменения признавались по существу только для позднейшего периода, да и то оно мыслилось в механическом выражении: общность дробится, выделяются разные народы, и при расселении из прародины они впитывают в себя те или иные элементы субстрата. Определение субстрата — одна из важнейших проблем в индоевропеистике. В концепции Марра и его последователей индоевропейская общность фактически вообще утрачивала специфические этнические черты, поскольку мыслилась лишь как этап в развитии современных народов. В одном случае абсолютизировалась неизменность, в другом — изменчивость, причем изменчивость довольно однолинейная.

Вопреки построениям Марра, «революции» в языке все-таки не правило, а исключения, и связаны они не столько с процессами внутреннего развития, сколько с взаимодействием разных этнических групп. Такого рода взаимодействиями некоторые исследователи объясняют и возникновение самого индоевропейского праязыка[128].

Родство индоевропейских народов несомненно. И это как в прошлом, так и в настоящем заставляло многих исследователей предполагать существование их общего предка — «пранарода». «Невозможно себе представить, — писал Ф.П. Филин, — чтобы языковая общность населения, разбросанная на столь обширных пространствах, возникла сама по себе, только лишь в силу общности социального устройства или иных подобных причин. Нужно учесть, что примерно в то же время, когда формировалась речь индоевропейцев, возникали и развивались и иные языковые общности племен, находившихся на том же уровне развития. Индоевропейская языковая (этническая) общность несомненно сложилась у населения, отдельные группы которого находились в прямом общении между собой. Такое общение возможно было только на сравнительно ограниченной и компактной территории»[129]. Миграции племен в таком осмыслении представлялись естественной причиной распада общности.

Выдвинутые Ф.П. Филиным аргументы вполне весомы, и отвести их с позиций стадиальной теории Марра вряд ли возможно. Другое дело — уточнение самого понятие «пранарода». В этом плане обозначенные выше три аспекта проблемы могут решаться с более или менее существенными различиями.

Внутренняя логика требует признания, что если когда-либо существовали отгороженные друг от друга народы, то это могло вызываться чрезвычайными обстоятельствами: вынужденной изоляцией одних территорий от других. В этнографической литературе высказывалась мысль о том, что глубокой разобщенности разных групп человечества способствовали оледенения, на многие тысячи лет разрывавшие ранее, может быть, однородные области. В настоящее время, несмотря на многочисленные перемещения, европеоидному антропологическому типу, как правило, соответствует и один из индоевропейских языков. Такая взаимосвязь, очевидно, не случайна, и возникнуть она могла только в результате многотысячелетнего обособленного развития.

Косвенным признаком древности существования индоевропейской общности является широкое, и вместе с тем чересполосное с другими, распространение в эпоху верхнего палеолита типа кроманьонцев в узком смысле слова, т. е. типа именно людей из пещеры близ Кро-Маньон. Тип этот фиксируется от Франции, по крайней мере, до Кавказа и сохраняется в отдельных районах вплоть до неолита, когда связь его с индоевропейскими языками может быть в известной мере проверена топонимическими материалами. По заключению М.М. Герасимова, «это были сильные, красивые люди, обладавшие исключительным даром подлинных художников»[130]. А рядом с ними на протяжении нескольких десятков тысяч лет живут и развиваются представители иных расовых групп, в частности негроидной и австралоидной. В самой европейской расе в верхнем палеолите выделяются и менее высокорослые и более грацильные по сравнению с чистыми кроманьонцами антропологические типы. Они составят определенные ответвления исторически зафиксированных индоевропейцев. Но едва ли мы можем сейчас указать, где все эти типы контактировали на относительно узкой территории.

Высокий уровень развития кроманьонцев, особенно в мадленскую эпоху (ок. 20 тыс. лет до н. э.), заставляет считать их ведущей группой в этногенезе индоевропейцев. Именно их уровень развития позволял им и расселяться на большие пространства, и воздействовать на культуры соседей, в том числе и на их язык. Но самая исходная область кроманьонцев пока не может быть выяснена из-за недостатка материала (особенно антропологического). Светлая пигментация большинства групп индоевропейцев, в особенности именно кроманьонского типа, свидетельствует о сложении их в северной зоне. Однако само понятие «северная зона» также весьма подвижно. По всей вероятности, этот тип населения складывался на территории, смежной с ледниковой зоной, то отступая перед надвижением ледника, то следуя за его отступлением. Уже в то время, видимо, кроманьонцы вынуждены были совершать дальние передвижения, в ходе которых отдельные их группы попадали в разные условия как географические, так и этнические.

Наряду с кроманьонским типом, в Европе в послеледниковое время довольно широко распространяется тип лапоноидный, очевидно, включающий в свой состав монголоидные элементы[131]. Этот тип занимал значительное место не только в северных районах Европы, где он сохраняется до сих пор (лопари), но и в приальпийской области, а также кое-где на территории Франции и Испании. Существует мнение об очень глубоком времени сложения этого типа в Европе, еще в межледниковый период. Достаточно вероятно также, что заселение территорий, освобождавшихся из-под ледника, шло с разных направлений, в том числе и из-за Урала. Ясно прослеживаемые, например, в кельтских языках уральские элементы могут отражать очень древние контакты индоевропейцев с ветвью уральской группы языков, связанной в свою очередь с языками основной зоны образования монголоидной расы.

В южных районах Европы (включая Причерноморье) в эпоху верхнего палеолита встречаются также негроидные типы. В свою очередь северные европеиды проникают в Северную Африку. Такого рода встречные движения и, очевидно, взаимодействия создавали весьма сложную и запутанную этническую карту по всей территории Европы, Передней Азии и Северной Африки.

В большинстве современных концепций происхождения индоевропейцев их не ищут глубже III–II тыс. до н. э., т. е. эпохи неолита и бронзы. Из этих дат, в частности, исходят компаративисты. У Марра и его последователей индоевропейская «стадия» начинается лишь со II тыс. до н. э., связываясь с «социальным переворотом»: отделением земледелия от скотоводства[132]. С иной мотивировкой, но к той же дате склоняются и некоторые европейские лингвисты и археологи, в частности Г. Краэ[133]. В нашей литературе также распространено убеждение, что «формирование крупных этнических общностей, больших европейских семей народов — кельтов, германцев, славян — происходило во время, близкое к тому, когда впервые о каждом из них упоминают письменные источники»[134]. При таком подходе «прародина» связывается едва ли не с каждой археологической культурой от европейского северо-запада до Средней Азии эпохи неолита. И большинство специалистов, по-видимому, правы в том, что рассматриваемая ими территория была заселена индоевропейцами. Но это означает лишь то, что время сложения общности нужно углубить на несколько десятков тысяч лет. В.И. Георгиев находит возможным аргументировать это положение и собственно лингвистическим материалом[135].

Консервативный период в формировании того или иного языка самым тесным образом связан с существованием родовой (и соответственно племенной) организации общества. Время возникновения этой организации также вызывает разногласия[136]. Но она, очевидно, существовала в эпоху верхнего палеолита. Племенное устройство австралийских аборигенов (отсутствие вождей, культ племенных родословных) показывает, что племя само по себе проходит чрезвычайно длительный путь развития, который в условиях первобытного общества должен измеряться десятками тысяч лет. Застойность же быта, социальной организации и материальной культуры неизбежно вызывает застойность языка. Блестящим примером этого могут служить острова Полинезии, разбросанные на обширных пространствах Тихого океана. Острова были заселены между X и XIV столетиями и в результате изоляции сравнительно небольших общностей шли не столько вперед, сколько назад. А в итоге, как отметил Д. Томсон, Полинезия «является в лингвистическом отношении самой однородной страной в мире»[137].

В настоящее время у многих индоевропейских народов отыскиваются традиции, по крайней мере, с эпохи мезолита. Так, с раннего мезолита заселяли юг Балканского полуострова ахейцы, которых нет оснований выносить за скобки индоевропейской общности. В IV–III тыс. до н. э. здесь происходит процесс ассимиляции протогреками (праионянами) также индоевропейцев — пеласгов[138]. С аналогичной картиной мы сталкиваемся в Бретани, где можно говорить о наложении неиндоевропейских групп на более ранние индоевропейские[139]. Что касается Северного Причерноморья, то оно неизменно во всей мировой литературе выступает в качестве «главного претендента» на роль индоевропейской прародины.

На историческую арену индоевропейские языки выходят уже со значительными друг от друга отличиями. От начала II тыс. до н. э. имеются письменные памятники одной ветви индоевропейцев — малоазиатских хеттов. От несколько более позднего времени сохранились письменные памятники других индоевропейских народов. В глубокую древность уходят некоторые топонимические пласты, также существенно отличающиеся друг от друга. Все эти отличия в условиях каменного века должны были формироваться в течение многих тысячелетий.

В итоге формирование индоевропейской общности оказывается на такой хронологической глубине, что многие спорные вопросы отпадают либо как неверно поставленные, либо как неразрешимые при настоящем уровне знаний. Не только в историческое, но уже и в «предысторическое» время, до которого мы в состоянии спуститься средствами археологии, антропологии и лингвистики, существуют уже разные ветви индоевропейских племен и языков.

Глубокая древность индоевропейской общности предрешает и вопрос о ее характере. Она никогда у своих истоков не могла быть монолитной, поскольку монолитность предполагает довольно высокую межплеменную организацию общества (нечто вроде союза племен). На ранних этапах должно было сказываться то состояние, которое С.П. Толстов удачно определил как «закон лингвистической непрерывности»[140]. Смысл этого закона заключается в том, что в до-государственный период соседи, долго проживавшие на смежных территориях, обычно понимают друг друга, а противоположные окраины достаточно обширной культурной области уже друг друга не понимают. Индоевропейская общность неизбежно должна была относиться к числу таких, по крайней мере, на последних стадиях верхнего палеолита. В более поздний период мы имеем дело с чрезвычайно широко — от Бретани и Британии вплоть до Минусинской котловины — разбросанными индоевропейскими племенами, соседями которых часто являются вообще не индоевропейские племена.

Для этнической истории Европы весьма интересен факт близости антропологического облика населения Днепровского Надпорожья и Приазовья эпохи мезолита с одновременным населением Северной Африки, Бретани и Дании. «Мнение о их непосредственном и близком родстве, — замечает в этой связи Т.С. Кондукторова, — выглядело бы с антропологической точки зрения убедительно, но оно привело бы к столь неожиданным и столь ответственным выводам, что на нем трудно настаивать»[141]. Но, наверное, еще труднее предположить случайное совпадение в результате независимого друг от друга развития разных исходных типов, особенно если учесть, что на всех этих территориях были и иные антропологические типы. Отмеченные совпадения касаются именно кроманьонского типа, который в Бретани известен уже с верхнего палеолита, а в Причерноморье теряется где-то в мезолите из-за отсутствия сколько-нибудь представительного палеолитического материала.

География совпадения отражает два традиционных пути, по которым в течение ряда тысячелетий проходили этнические передвижения: Средиземноморье — морем и Причерноморье — Прибалтика по суше. Направление этих передвижений, по-видимому, менялось в различные исторические периоды, в частности в зависимости от изменения климата. В историческое время как будто преобладает направление с востока на запад. Но и в это время имели место и встречные движения. В отдельные периоды более ранних эпох такие передвижения были попросту вынужденными. Связь Причерноморья и Прибалтики, в частности, должна была иметь двусторонний характер хотя бы потому, что в районе Прибалтики наблюдались частые изменения климата. Из Скандинавии на Европу надвигался ледник, а в эпоху перехода к неолиту здесь был климат, близкий к причерноморскому. Балтийское море то было пресным озером, то являлось заливом океана. Уровень самого океана с эпохи верхнего палеолита (20–25 тыс. лет назад) изменялся в пределах свыше 100 метров[142]. Кроме того, в районе Балтики непрерывно происходили подъемы и опускания суши. Все это предопределяло в отдельные периоды тяготение к Прибалтике, в другие — бегство от нее.

Средневековая историография уже вынуждена была сопоставлять предания, выводящие одни и те же народы либо с юго-востока, либо с северо-запада Европы. Так, Иордан большинство народов выводит из Скандинавии, хотя знаком и с автохтонными теориями происхождения тех же народов. С другой стороны, у норманнов устойчиво сохранялись предания о прибытии их «из Азии» или от Приазовья. При всей кажущейся сказочности и надуманности этих преданий, в них есть рациональное зерно: они отражают в обоих случаях действительное направление этнических передвижений, хотя и не дают достаточно надежных хронологических указаний в этой связи.

Следует отметить, что интенсивность передвижений не находилась в прямой связи с уровнем социально-экономического развития. Так, в классический период истории Греции и Рима сохранялись лишь смутные воспоминания о дальних путешествиях и дальних странах, а также о каких-то морских народах. К передвижениям чаще всего побуждало не богатство, а бедность. По суше люди шли за тем же животным и растительным миром, который кормил их, по морю они также двигались за продуктами моря. Эти передвижения могли занимать сотни лет и могли происходить стремительно в рамках одного поколения, особенно если они вызывались какими-то стихийными бедствиями. В зависимости от того, какие условия вызывали отлив части населения из одного района в другой, в последующих поколениях либо сохраняется память о своей давней прародине, либо они разрывают с ней бесповоротно. Расселение полинезийцев иллюстрирует и большие возможности древнего человека, и устойчивость культуры, разорванной на множество чрезвычайно удаленных друг от друга частей. В течение многих столетий венгры не просто помнили о «Великой Мадьярии», расположенной где-то на востоке, но и направляли на поиски ее специальные миссии, причем во времена Грозного (т. е спустя семь столетий после перехода части венгров на Средний Дунай) миссия обнаружила небольшую группу своих сородичей где-то в Поволжье.

Вынужденные переселения каких-то племен почти наверняка оставляли желание вернуться к покинутым местам, и это желание могло сохраняться (даже как своеобразный культ) в течение столетий. В условиях родоплеменного строя племя могло весьма длительное время сохранять свою самобытность даже в окружении иных этносов. Примером такого порядка могут служить кельтические галаты, сохранявшие самобытность в Малой Азии на протяжении почти тысячелетия (с III в. до н. э. по V в. н. э., а может быть и позднее). Именно переселенцы очень часто оказываются хранителями традиций, существовавших на их прежней родине, тогда как на основной территории развитие очень скоро может привести к коренному изменению не только культуры, но и самого этноса (что отчасти и произошло со значительной частью кельтов, родственных малоазийским галатам). Так или иначе, отмеченные выше факты антропологической близости населения Причерноморья и европейского северо-запада могли отражать не просто общее происхождение, но реальное для данной эпохи родство столь удаленных друг от друга этнических групп.

В эпоху мезолита и неолита, а тем более в эпоху бронзы, индоевропейское население совершенно отчетливо было представлено несколькими более или менее значительно различавшимися антропологическими группами, причем разным типам соответствовала специфическая археологическая культура или скорее комплекс культур. Для последующей этнической истории Европы наибольшее значение имели культурные области шнуровой керамики и боевых топоров, ленточной керамики, мегалитических сооружений, приальпийские культуры.

В связи с индоевропейской проблемой обычно особое внимание привлекает культура шнуровой керамики, которую часто рассматривают как исходную индоевропейскую. В свете вышеизложенного ее правильнее было бы рассматривать в качестве одной из индоевропейских. Но безусловно, что связанный именно с ней антропологический тип (широколицый высокорослый долихокефал) ближе всего стоит к «классическому» кроманьонцу. В эпоху позднего неолита и бронзы культуры шнуровой керамики локализуются по большим пространствам северо-запада европейского побережья и Прибалтики, в Надпорожье и Приазовье, а также в некоторых районах Центральной Европы, где она входит в соприкосновение с культурой ленточной керамики. Во II тысячелетии до н. э. ответвление этой культуры распространяется на Верхнюю Волгу (Фатьяновская культура). Именно основной антропологический тип населения, связанного с культурами шнуровой керамики, озадачил антропологов чрезвычайно широкой географией своего распространения, тем более что к названным выше областям нужно прибавить еще Кавказ (кавкасионская группа населения) и Балканы (динарский тип в районе Албании и Черногории).

В литературе имеются разные варианты объяснений отмеченного сходства. Один из столпов немецкой националистической археологии Г. Коссина писал о «германской» экспансии с севера вплоть до Кавказа. Помимо немецких археологов эту точку зрения поддерживали шведский ученый Н. Оберг и финский A.M. Тальгрен[143]. В нашей литературе справедливо указывали на ненаучную подоснову концепции Коссины. Но проблема сама по себе существует, и сравнительно недавно вопрос этот снова был поднят, причем мнение о миграции населения с северо-запада Европы на Кавказ поддержали и некоторые отечественные ученые[144]. В отношении Кавказа это мнение оспорил В.П. Алексеев. Признавая, что «сходство кавкасионского типа с антропологическим типом населения Восточной Европы и Скандинавии… несомненно», он объяснил его неравномерностью эволюции одного и того же палеолитического предка, т. е. отодвинул общий источник вглубь. В то же время он допускает непосредственное родство кавкасионского и динарского типов[145].

Вопрос о происхождении кавказского населения в данном случае следует оставить в стороне, поскольку от неолитической эпохи материала крайне мало, да и решение его окажется в зависимости от установления характера взаимосвязи Прибалтики и Северного Причерноморья. Весьма вероятно, что пока и последний вопрос не может быть решен однозначно. Появление сходных антропологических типов и археологических культур на северо-западе и юго-востоке Европы теряется в предшествующем периоде. В Причерноморье довольно сложной оказывается связь между мезолитом и неолитом. Если археологи предполагают преемственную связь между тем и другим[146], то антропологическая картина оказывается менее ясной. В ряде случаев наблюдается определенное различие в составе населения эпохи мезолита и неолита, причем более грацильные типы характерны для мезолита, чем для позднейшего времени[147]. Правда, антропологически украинский мезолит неоднороден: наряду с широколицыми «кроманьонцами» встречаются и представители более узколицего населения, причем оба типа находят аналогию, например, в Бретани[148]. Тем не менее в эпоху неолита в Надпорожье явно усиливается удельный вес как будто более архаичного по внешнему облику населения (если рассматривать процесс грациализации как своеобразную форму прогрессивного развития, что само по себе отнюдь не бесспорно).

Кроманьонский тип неолитической эпохи на Украине связан главным образом с днепро-донецкой культурой. Д.Я. Телегин отнес эту культуру к северному поясу, в который включаются Восточная Европа, Прибалтика, Урал, Южная Сибирь, Прибайкалье. Для этого пояса было характерно: «а) вытянутый обряд погребения, б) наличие в отдельных культурах коллективных могил, в) применение охры, г) отсутствие среди погребального инвентаря сосудов»[149]. Но население днепро-донецкой культуры отличалось антропологически не только от носителей культур Урала и Сибири, где четко были выражены монголоидные элементы, но и от племен соседней культуры ямочно-гребенчатой керамики Волго-Окского бассейна и некоторых районов Прибалтики, куда проникала эта культура. В последней, в частности, также отмечаются монголоидные элементы.

Основная масса обнаруженных могильников днепро-донецкой культуры локализуется в Надпорожье. Но эта же культура достигает бассейна Дона и Азовского моря, захватывает украинскую лесостепь и Белоруссию. Если учесть еще сходство антропологического облика этого населения с погребениями культуры Эртебелле в Прибалтике (в частности с черепами из датских «кухонных куч»), а также с обликом одной группы населения Оленеостровского могильника на Онежском озере, то неудивительна постановка вопроса о распространении этого населения либо с северо-запада на юго-восток, либо в противоположном направлении.

По мнению Д.Я. Телегина, источником днепро-донецкой культуры является мезолит Южной Белоруссии[150]. Разумеется, отсюда рукой подать и до Прибалтики, и, например, Т.С. Кондукторова допускает, что общие предки населения днепро-донецкой культуры и оленеостровцев были «в составе каких-то мезолитических популяций где-либо в Прибалтике или в примыкающих к ней областях»[151]. Л.С. Клейн высказал предположение о переселенческой волне из областей Западной Прибалтики в Междуречье Нижнего Днепра и Дона на рубеже III–II тыс. до н. э., с чем он связывал возникновение катакомбной культуры[152]. Но хронологически это уже более поздний этап, именно период существования собственно культуры шнуровой керамики и боевых топоров. Как раз для этого этапа имеются определенные данные о противоположном направлении миграций. Д.Я. Телегин выделил Белоруссию как область, где ранее других получают распространение боевые топоры. В среднестоговской культуре, которая связывает (или разделяет) днепро-донецкую с древнеямной (сер. IV тыс. — сер. III тыс. до н. э.), появляются и шнуровой орнамент (в конце IV тыс.), а также боевые топоры из рогов оленей. Здесь ранее, чем в других районах Европы, получает распространение коневодство и стала употребляться верховая езда[153]. В южнорусских степях Причерноморья и Каспия ищут истоки культур шнуровой керамики и многие другие, в том числе европейские ученые[154]. Как раз ко времени рубежа III–II тыс. до н. э. относятся найденные в северных Нидерландах 13 дисковых колес, сходных с соответствующими раннеямной культуры в Приднепровье[155].

Сложность проблемы заключается в том, что фактического материала недостаточно для того, чтобы зафиксировать все возможные передвижения и их направления в разные исторические периоды. Даже наблюдения за изменениями климата не дадут еще однозначного решения вопроса. Климатический оптимум, наступивший в Прибалтике в эпоху неолита, способствовал продвижению населения все далее на север. Отливы же на юг проходили не только вследствие довольно частых здесь природных катастроф, но и вследствие роста населения, резко ускорявшегося как раз в благоприятных климатических условиях. Поэтому в данном случае достаточно ограничиться констатацией самого факта своего рода пульсирующей взаимосвязи родственных по происхождению групп населения на территории от Причерноморья и Приазовья до северо-запада Европы.

Оформление культур шнуровой керамики приходится на III тыс. до н. э. В старой литературе обычно говорили об «экспансии» племен шнуровой керамики. Теперь преобладает неодинаковый, но более сложный взгляд на содержание процесса распространения культуры[156]. По-видимому, на многие области распространялось культурное влияние (причем оно обычно является взаимным для контактирующих групп). В Центральной Европе, куда проникает эта культура, сохраняется в основном местный антропологический тип и местные элементы культуры, хотя частичная инфильтрация населения более восточных областей все-таки заметна. Фатьяновская культура возникла, по всей вероятности, в результате миграции племен шнуровой керамики откуда-то из Прибалтики[157].

Во II тыс. до н. э. культуры шнуровой керамики преобразуются в другие. Судьба представляющих ее племен оказалась различной. Фатьяновская культура погибла, видимо, под натиском с востока угро-финских племен. Однако остатки фатьяновцев или элементы этой культуры доживают здесь до периода колонизации области ее распространения славянами и варягами в VIII–X вв[158]. В Нижнем Поднепровье складывается ямная и катакомбная культуры. А позднее также срубная, и в этих культурах в разных вариантах и пропорциях смешиваются местные и пришлые с востока и юго-востока, а отчасти также с юго-запада этнические элементы и традиции. Какое-то новое население приходит и в Прибалтику, причем оно продвигается туда разными путями как по морю, так и по суше.

Культуру шнуровой керамики часто рассматривают в качестве исходной области балтских, славянских и германских языков. Этой проблемы коснемся ниже. Здесь же можно отметить, что, очевидно, область распространения культуры шире, нежели язык основной составлявшей ее группы племен. Что же касается языка этой группы, то, видимо, есть некоторые пути его определения. Он в значительной мере указан работой Б.А. Серебренникова, обратившего внимание на древний индоевропейский слой в зоне позднейшего расселения угро-финских племен. И топонимика, и «остаток» в угро-финских языках ведут к балтским, в широком смысле этого значения, языкам[159]. Правда, вывод автора оспаривал Г.С. Кнабе, полагавший, что «балтские» языковые элементы привнесены каким-то другим населением[160]. Но возражения основывались на неточной интерпретации некоторых исторических явлений[161].

Язык фатьяновцев особенно интересен именно тем, что он на территории Верхнего и Среднего Поволжья явно привнесен, причем бесспорные родственники их находились и на западе, и на юго-западе. Д. Крайнов вслед за многими другими авторами отметил «сходство и зачастую тождество» фатьяновской московско-клязьминской группы со среднеднепровскими, в особенности днепро-деснинскими памятниками[162]. Именно в днепро-деснинском районе фиксируется лингвистами балтская топонимика[163]. В более южных районах, «промытых» позднейшими движениями кочевников с востока, остатки такой топонимики искать, видимо, бесполезно. Но следы ее могут обнаружиться и у самого Причерноморья. Вполне вероятно также ее бытование в Западной Прибалтике и на юге Скандинавии, где родственное население составляло значительный удельный вес.

Что касается германцев и славян, то связь их с этой культурой оказывается довольно сложной. На территории Швеции и Норвегии характерный для основных зон шнуровой керамики антропологический тип удерживается до наших дней, сохраняя, по наблюдению В.П. Алексеева, «преемственность на протяжении минимум четырех тысяч лет»[164]. На острове Готланд это население преобладало. В.П. Алексеев заключает, что «основная масса предков современного населения севера Европы происходит с юга». В то же время он находит «совершенно очевидным», что «в эпоху неолита и тем более мезолита, может быть даже и в эпоху бронзы, они не говорили на германских языках. В то же время антропологически устанавливается преемственность между неолитическим и современным населением. Этим ставится вопрос о значительной роли субстрата в сложении европейских народов, говорящих на германских языках, и в частности народов Скандинавии»[165]. О характере связей с этим населением славян речь будет ниже.

Более сложен вопрос о топонимических совпадениях между Юго-Восточной Прибалтикой с одной стороны и Адриатикой, отдельными районами Балкан и северо-западной областью Малой Азии — с другой. Этим совпадениям посвящена большая литература[166]. Однако попыток связать их с определенным этносом и определенной исторической эпохой, по существу, не было. Отмеченные выше антропологические соответствия позволяют предполагать передвижение какой-то части населения, родственного по происхождению основным территориям шнуровой керамики, через Средиземноморье. Но для определения направления движения наличного материала недостаточно. В данном случае целесообразно ограничиться констатацией факта существования морской ветви индоевропейцев, родственной по языку и облику скотоводам-коневодам обширной территории от Причерноморья до Прибалтики.

Через Средиземноморье на дальний северо-запад Европы распространялось в поздненеолитическую эпоху и иное население. Оно связывалось с культурой мегалитов. Эта культура охватывает огромные пространства от Кавказа до Скандинавии, захватывая часть Причерноморья и Волыни, отдельные острова и прибрежные районы Средиземноморья, северо-запад Испании, большую часть Франции, в особенности Бретань, Британские острова, север Германии. Мегалиты известны также в Индии и Японии. Такая широта распространения культуры заставляет многих исследователей воспринимать ее как отражение стадиального развития, а не расселение родственных народов. Тем не менее в большинстве случаев речь может идти именно о родственном населении. В сущности, только Япония лежит за пределами зоны индоевропейского населения. И в большинство названных областей культура приходит извне.

Мегалитическая культура в целом изучена еще слабо, хотя разбросанные на широкой территории культовые сооружения из огромных камней (до 12 м в высоту) неизменно разжигали воображение любителей. Определенный урон серьезному обсуждению вопроса нанесла немецкая националистическая историография, по которой смешение культур шнуровой керамики и мегалитов дало «индогерманцев», «истинных арийцев» и т. п.[167] Между тем в настоящее время совершенно ясно, что распространение культуры шло с юга на север, а не с севера на юг[168]. Так же, как и в культурах шнуровой керамики, в большинстве областей распространения культуры мегалитов отмечается один и тот же антропологический тип: это т. н. средиземноморско-атлантический европеид, характеризующийся высоким ростом, длинноголовостью и, в отличие от культур шнуровой керамики, чрезвычайно узким лицом. В Скандинавии до сих пор смешиваются два названных типа. Но к германцам не имеет отношения и второй — мегалитический: то же смешение отмечается, например, в Бретани, но никаких германских элементов здесь от эпохи неолита до раннего железа не видно.

Атланто-средиземноморский тип также связан с индоевропейской языковой группой. В Европе культура мегалитов существовала примерно с 2200 до 700 г. до н. э.[169] Это время, близкое к историческому. Между тем на территории Франции, например, под слоем кельтской топонимики ясно просвечивается более древний индоевропейский слой. Видимо, к этой же антропологической группе относилась и значительная часть европеидного населения Индии. Передняя Азия и Причерноморье могли быть как раз теми областями, откуда эта группа расселялась в противоположные стороны. Во всяком случае в Причерноморье уже в более позднее время сохраняется группа населения, родственная индийцам — синды, вопрос о происхождении которых великолепно поставил О.Н. Трубачев[170].

Если к германскому этногенезу культура мегалитов непосредственного отношения не имеет, то кельтский этногенез связан с ней довольно тесно. Эта культура является самым мощным подслоем современных кельтических народов — бретонцев, ирландцев, уэльсцев, шотландцев. Именно на этих территориях, равно как и на некоторых недавно ассимилированных зонах прежнего кельтского расселения (остров Мен и др.), сохраняется наибольшее количество мегалитических сооружений, и они носят здесь наиболее многообразный характер.

Непосредственным источником распространения мегалитической культуры по атлантическому побережью являлась Иберия. Однако в саму Иберию культура пришла из восточных районов Средиземноморья. В Причерноморье мегалитическая культура, по-видимому, имеет северокавказское происхождение, но следует иметь в виду и близость этого ответвления с западной частью Пиренейского полуострова и острова Сардиния[171]. В свою очередь мегалитический островок на Волыни может служить мостиком, связывавшим Причерноморье с однородными культурами Северной Германии. Большинство мегалитических погребений Причерноморья оказались ограбленными, и антропологический тип оставившего их населения не сохранился. Но может представить интерес факт совпадения группы крови у значительной части населения от Кавказа до Северо-Западной Европы даже в наше время[172].

Культ камня вообще характерен для индоевропейцев или какой-то их ветви. У хеттов в Малой Азии (1800–1200 до н. э.) существовал культ лошади, связанный с богом Perua, который переплетался с культом камня, обожествленным в названии скалы Peruna[173]. Здесь, видимо, слились два самостоятельных культа. Культ коня указывает на степь, а культ камня на гористую местность или морское побережье. Оба эти культа переплетались и в мегалитических сооружениях: в ряде случаев мегалиты сопровождают кости лошади. Реминисценции культа камня — прослеживаются в разных районах Европы. Одним из вариантов его являются курганные погребения, другим — использованные в погребениях каменные конструкции.

Около 1800 г. до н. э. с юго-запада Испании стремительно распространяется культура колоколовидных кубков. Она смешивается с культурой мегалитов на побережье и проникает через Южную Францию в Северную Италию, распространяясь вниз по Рейну, а также в Центральную Европу. Очевидно, не без влияния этой культуры во взаимодействии с культурами, выросшими на базе культур ленточной керамики, складывается унетицкая культура. Население культуры колоколовидных кубков, вместе с более древним лапоноидным, приняло участие в сложении среднеевропейского мезокранного относительно широколицего антропологического типа, который вошел в качестве компонента в состав кельтов, а также славян.

С конца IV тыс. до н. э. на значительной территории долины Дуная и Рейна распространяется неолитическая культура ленточной керамики (название по орнаменту на сосудах). Как и во многих других случаях, истоки ее остаются неясными, и о направлении расселения высказывались различные суждения. Видимо, и в этом случае предпочтение должно быть отдано южным районам. С этой культурой связано распространение в Европе земледелия, что ведет к Передней Азии и Средиземноморью. Связи с этими центрами прослеживаются по ряду признаков. Так, в 1961 г. в Румынии были обнаружены три керамические таблички местного производства со знаками дошумерийского письма, известного в Месопотамии около 3000 г. до н. э.[174] По своему облику население культуры ленточной керамики относилось к средиземноморскому типу, отличавшемуся узколицестью в сочетании с умеренной долихокранией и мезокранией.

В период позднего неолита и энеолита на указанной территории возникает ряд родственных культур. В их числе оказывается балканская культура боян, а также трипольская культура. О происхождении последней в литературе также высказываются разные суждения. Но во всех случаях можно говорить о родстве ее с культурами ленточной керамики. Трипольская культура, занимавшая территорию между реками Прут и Днепр, как бы разрезала (возникшие несколько позднее) культуры шнуровой керамики. Несмотря на взаимовлияние, обе культуры сохраняли на протяжении почти двух тысяч лет специфические черты и значительно отличавшийся друг от друга антропологический тип населения.

Бронзовый век Европы представлен рядом ярких культур, причем несколько запаздывавшее в эпоху неолита развитие в северной части континента снова выравнивается в сравнении с районами Средиземноморья и Передней Азии. Уже в строительстве мегалитических сооружений, особенно таких, как кромлехи Бретани[175], проявляется высокая организованность больших масс населения. Многотонные (до 40 тонн) каменные глыбы приходилось передвигать на десятки километров. Разная степень сложности и пышности сооружений свидетельствует о дифференциации внутри племени и между племенами. Обладатели наиболее ярких кромлехов и «рядов камней», примыкавших к ним, очевидно, имели и моральное и материальное превосходство перед другими родственными племенами. Косвенно эти сооружения свидетельствуют об интенсивности процесса классообразования.

В период бронзы этот процесс захватывает большинство народов европейской группы. Это обстоятельство засвидетельствовано как археологическими, так и лингвистическими данными (наличие слов, означавших свободных и несвободных, и т. п.). Весьма вероятно, что к этому времени относится сложение больших союзов племен, может быть народностей и ранних государственных образований. Социальная дифференциация прослеживается в убранстве и инвентаре, сопровождающих погребения. Наряду с родовыми могильниками выделяются курганные погребения, иногда весьма внушительных размеров. В курганах унетицкой культуры, например, встречаются золотые изделия, а умершего господина в ряде случаев сопровождает насильственно умерщвленный слуга или рабыня[176].

Унетицкая культура существовала примерно четыре столетия, в течение которых распространяясь отчасти на новые территории, а частично поглощаясь другими культурами. Около 1450 г. до н. э. ее северо-восточные районы перекрываются тшинецкой культурой, которая существовала примерно до 1100 г. до н. э. и занимала пространство от Варты до Днепра, т. е. ту территорию, на которой чаще всего ищут следы древнего славянства.

В эпоху бронзы на территории Причерноморья сменяются (или сосуществуют) три культуры. Непосредственно из среднестоговской вырастает ямная культура, которая в середине III тыс. до н. э. носит еще неолитический облик. Она, как отмечалось, находилась в связи с культурами шнуровой керамики, занимая вплоть до середины II тыс. до н. э. обширные степные пространства до Волги. Несколько моложе — с конца III по конец II тыс. — катакомбная культура, также примыкающая к культурам шнуровой керамики. Она сосуществует с поздней ямной, занимая территорию от Причерноморья и Приазовья до района Курска, Воронежа и Нижней Волги. Со второй половины II тыс. до н. э. на этой же территории с продвижением далее к Днестру распространяется срубная культура.

Взаимоотношение трех названных культур составляет основное содержание этногенетического процесса на огромной территории от Дуная до Волги и Кавказа. О заключительной стадии этого процесса будет речь в связи с киммерийской проблемой. Здесь можно отметить, что эти культуры различались в целом в рамках этнически родственных общностей. Даже определенные антропологические различия могут быть в известной мере объяснены временными изменениями: на всей этой территории в продолжение двух тысяч лет идет процесс грациализации, что может быть связано с изменениями в способе производства и вообще жизненных условий.

В указанное время наблюдаются особенно интенсивные связи Причерноморья с районами Нижней Волги и Северного Кавказа. Из восточных районов этого ареала население как будто перемещается на запад. Этот период отмечен также рядом вторжений новых этнических групп в Центральную, Западную, а отчасти и в Северную Европу. В отдельных случаях миграции непосредственно связывались с населением степных районов Причерноморья, в других — имело место передвижение разных этнических групп из прибрежных районов Черного моря, Малой Азии и, может быть, Передней Азии.

Передвижения племен особенно усиливаются с конца эпохи бронзы. И направление их в это время весьма неустойчиво. Одной из причин миграций был обычно рост населения, шедший особенно интенсивно в благоприятных природных и социальных условиях. Другая причина связывалась с климатическими изменениями. Из степных районов Причерноморья и Каспия население часто уходило и вследствие засух, которые нередко продолжались много лет подряд. Из северных районов население гнали периодические похолодания, одно из которых приходилось как раз на конец эпохи бронзы, а также наступления или отступления моря.

Передвижения обычно связывались и с серьезными изменениями в социальной сфере и в огромной степени способствовали слому сложившихся отношений либо в сторону углубления социального расслоения, либо, напротив, в сторону «оздоровления» обстановки за счет нивелировки пропасти, разделявшей богатство и бедность. Я. Филип показывает, как развивался, например, процесс социальной дифференциации у кельтов раннего железного века: «Рождающаяся придворная среда жила в ущерб широким массам в невероятной роскоши, иногда — да будет нам позволено воспользоваться этим выражением — почти постыдной». Но «в определенное время настал перелом, который был неизбежен». Происходит процесс «эмансипации», может быть в результате мощного восстания[177]. Аналогичные «перепады» происходили неоднократно и в более ранние эпохи, причем экономически более целесообразные отношения обычно способствовали прогрессу производительных сил, а неоправданное социальное размежевание могло вести к разрушению достигнутого за целый ряд столетий.

Процесс образования народностей обычно связан с разрывом кровнородственных отношений, с оттеснением их на задний план по сравнению с чисто социальными и территориальными. Но этот процесс также был весьма противоречивым и не прямолинейным. На протяжении многих тысячелетий идет борьба и своеобразное состязание двух принципов, в результате чего они могут причудливо сочетаться. В целом чем древнее эпоха и чем консервативнее социально-производственный уклад, тем сильнее в этносе действуют принципы кровнородственных отношений. Социальная дифференциация на первых порах предусматривает дифференциацию племен и родов, рабами и зависимыми становятся прежде всего выходцы из чужого племени или родственного, но попавшего в разряд «низших». В однородной этнической среде социальное расслоение приводит постепенно к возникновению ложных генеалогий, когда социальная верхушка стремится отделиться от действительной истории своего народа или племени, придумывая себе другую, более яркую, а иногда даже и не более яркую, а просто другую генеалогию. Вплоть до конца Средневековья переплетение этих противоречивых факторов накладывает отпечаток на формирование и развитие народов, и тем важнее были они в древности, на заре процесса классообразования.

В этногенетических преданиях европейских народов часто фигурирует малоазиатская Троя, а начало народов связывается с Троянской войной и вызванных ею передвижениях племен. Несомненно, что в средневековых этногенетических преданиях сказывается влияние литературной традиции. Но дело не может быть сведено только к ней. XIII в. до н. э. — время бурных катаклизмов и перемещений больших масс населения почти по всему Средиземноморью. По замечанию Маркса, «хотя греки и выводили свои роды из мифологии, эти роды древнее, чем созданная ими самими мифология с ее богами и полубогами»[178]. «Система кровного родства, соответствующая роду в его первоначальной форме, — поясняет Маркс это положение, — … обеспечивала знание родственных отношений всех членов родов друг к другу. Они с детских лет на практике усваивали эти чрезвычайно важные для них сведения».

Великолепным примером достоверности народных преданий являются упомянутые выше сказания полинезийцев, которые, как отметил С.П. Толстов, позволили «восстановить не только общие направления заселения островов Полинезии, но и их относительную и абсолютную хронологию на протяжении полутора тысячелетий». «Суть дела, — поясняет автор, — именно в генеалогическом элементе сказаний, играющем значительную общественную роль в жизни позднеродового общества, когда генеалогия становится важнейшим регулятором браков и вместе с тем отношения генеалогического старшинства получают огромное значение в повседневных взаимоотношениях между племенами, родами и их подразделениями». И «хотя последнее влечет за собой и стремление к созданию фальсифицированных генеалогий», существует своеобразный корректор в лице общественного мнения, в результате чего «фальсификация должна неизбежно приспосабливаться к общепринятой генеалогической концепции»[179].

Примерно так же оценивал древнейшие генеалогии Д.Ж. Томсон. «В примитивном обществе, — замечает он, — старейшины рода держат в голове родословную во всех коленах… поскольку это нужно для передачи родовых традиций и управления родом». Затем постепенно родословная растворяется «в обобщенном представлении о предке рода». При этом «хронология обычно сокращается, но представление о происхождении остается»[180]. Лишь с распадом родовой системы генеалогии подвергаются произвольным изменениям.

Троянская война и в самом деле была фактором мирового значения. В течение почти двух тысяч лет Троя контролировала путь из Причерноморья в Средиземноморье. Примечательно, что один из героев Троянской войны — Ахилл — и в греческой литературе, и у населения Северного Причерноморья связывался именно с черноморским побережьем. Так, в современных Гомеру «Кипрских сказаниях» имеется сюжет о перенесении богиней Артемидой невесты Ахилла Ифигении к таврам. В этих же сочинениях говорится о погребении Ахилла Фетидой на острове Белом у устья Дуная[181]. Да и Артемида, по мнению некоторых ученых, была импортирована древними греками из Причерноморья[182]. Культ ее сохранялся у тавров — народа, по представлению греков классического периода, крайне варварского, убивающего иноземцев. Двусторонний культурный обмен в данном случае мог происходить лишь за много столетий до классического периода.

Троянская война неизбежно должна была вызвать передвижения многих племен, как побежденных, так и победителей. Около 1260 г. до н. э. пала Троя, около 1200 г. рухнула Хеттская держава. Примерно в то же время загадочные дорийцы опустошают культурные центры Средиземноморья; появляются новые этнические группы в Италии и других районах Европейского континента. Происходят серьезные изменения и по всей зоне, смежной с предполагаемой первоначальной областью славянского расселения.

Примерно с XIII в. до н. э. в Центральной Европе складывается лужицкая культура, которую пытались рассматривать в качестве предшественников либо славянских, либо германских, либо кельтских племен, либо вместе взятых[183]. Несомненно, что эта культура сыграла определенную роль в истории названных народов или каких-то их частей, хотя какую именно — величина искомая. Лужицкая культура занимала территорию почти всей Польши, Бранденбург, Лужицу, нынешнюю Саксонию, северную часть Чехии, Моравии и Словакии. Ее некоторое смещение на запад и юго-запад по сравнению с тшинецкой культурой побуждало многих специалистов, особенно польских, ограничивать территорию славянской прародины висло-одерским бассейном. С другой стороны, лужицкая культура захватывает территории Верхней Эльбы и Наддунавья, отличавшиеся особым культурным обликом, в частности разными вариантами курганной культуры. Возникновение новой культуры из неоднородных частей предшествующих заставляет предполагать вмешательство военной силы. Какое-то племя или какие-то племена распространяют свою власть на ряд соседних, принадлежащих к другому языку и этно-культурному облику.

На большей части территории, занятой лужицкой культурой, в предшествующий период был распространен обряд трупоположения умерших (обычно в скорченном положении на боку) с каменными конструкциями. Широко были представлены, в частности, каменные ящики, которые являлись преобладающей формой захоронений у населения культуры колоколовидных кубков, а также у некоторых племен Прибалтики и Причерноморья. Теперь на эту территорию с юга наступает обряд трупосожжения, и распространяется он довольно быстро.

Смена погребального обряда обычно связана с изменением религиозных представлений. Одни и те же представления могут держаться многие тысячи лет, и резкое изменение в обряде — фактор огромного значения. Для такой перемены древнему обществу требовались весьма сильные потрясения. Это мог быть внутренний социальный взрыв, это могло быть следствием воздействия иной культурной струи, за которой стоит чаще всего определенная экономическая или военная сила. В данном случае распространение обряда трупосожжения идет рука об руку с возникновением нового племенного или, точнее, раннегосударственного образования. Хотя спорадически обряд трупосожжения и ранее проникал на территории, позднее занятые лужицкой культурой[184], он, видимо, отражал лишь результаты естественных контактов населения, например, тшинецкой культуры и их южных соседей, где такой обряд существовал с эпохи бронзы. И полная смена обряда надвигалась опять-таки с юга. Следует отметить, что в Греции обряд трупосожжения возникает несколько позднее: примерно в XI в. до н. э. и сохраняется недолго — до VIII в. до н. э.[185] Здесь, возможно, его возникновение связывалось с вторжением «северных варваров» — дорийцев или какой-то их части. Но у некоторых народов, втянутых в Троянскую войну, этот обычай был уже известен. Под Троей таким образом хоронили и осаждавшие (сожжение Патрокла, амазонок, самого Ахилла), и осажденные (сожжение Гектора). Останки сожженных на костре помещали в урны. А погребальные сооружения несколько различались: Патрокл был погребен в срубе, а Гектор — в каменном ящике. Можно отметить и тот факт, что в «Илиаде» осуждается Ахилл за убийство 12 троянцев и сожжение их на костре друга. В этом, видимо, проявлялись обычаи, не свойственные ахейской Греции[186].

Обряд трупосожжения будет господствовать у ряда исторических народов: фракийцев, германцев, славян. Иллирийцы и кельты знали оба обряда. За всеми этими вариантами стоят различные формы взаимодействия разных племен и народов от длительного сосуществования до полной ассимиляции одних другими.

Лужицкая культура существовала почти тысячу лет, оказав огромное влияние на население Прибалтики, будущих славянских областей, юга Скандинавии. В рамках культуры боролись разные традиции. При общем господстве обряда трупосожжения и полей погребальных урн местами (особенно в районе Силезии) сохранялся и обряд ингумации (трупоположения). В отдельные периоды происходит своеобразный ренесанс, и этот обряд расширяет территорию распространения. В течение всего времени сохраняется культ камня, причем зона его распространения также меняется.

Сохранение некоторых старых культурных традиций позволяет предполагать, что единый язык на всей территории так и не сложился. Разноязычное местное население, очевидно, сохраняло свой племенной уклад, а вместе с ним и свои языки. Удельный вес разных групп, равно как границы между ними, оставались подвижными на протяжении всего периода существования культуры. Аналогичная картина характерна для большинства эпох и территорий длительного периода классообразования и возникновения первых государственных объединений.

В непосредственном соседстве с лужицкой культурой в начале I тыс. до н. э. складывается культура Гальштата, называемая по могильнику близ Гальштата в Австрии. Территория ее распространения обширна: от Среднего Дуная и Адриатики до Атлантики. Естественно, что на таком обширном пространстве культура не могла быть единой, равно как было разнородным охваченное ею население.

Гальштатская культура имеет непосредственную связь с историческими кельтами, а в отдельных районах Запада она прямо переходит в латенскую, идентификация которой с кельтами прочно обоснована. Как и позднее у кельтов, в гальштатском могильнике сосуществуют трупоположения и трупосожжения, отражая смешанный состав населения. В VII в. до н. э. в гальштатском ареале появляются погребения с четырехколесными повозками и богатыми деталями конской сбруи. Как и большинство новшеств, связанных с коневодством, обычай этот распространялся с Востока. Не случайно поэтому в зарубежной литературе сложение кельтского этноса объясняют смешением местного населения севернее Альп и пришельцев с Востока. При этом в большинстве случаев предполагается две волны передвижений с Востока, одна из которых относится к XIII в. до н. э. и связана с кобанской культурой Кавказа, а другая с собственно киммерийцами[187].

Вторжение киммерийцев в Европу влекло за собой другие этнические передвижения, особенно с территорий, занятых позднее фракийцами и иллирийцами, а также, может быть, из Малой Азии. Как раз в VIII в. до н. э. из-за внешнего вторжения понесла колоссальный урон лужицкая культура[188]. Культуры «полей погребений» (трупосожжения в урнах или ямах) повсеместно отступают (особенно в Западной Германии и Поморье). Лужицкая культура, однако, еще не исчезла совсем. Это обстоятельство позволяет предполагать, что пришельцы в массе здесь не остановились, а прошли на северо-запад. Таким образом, возможно, устанавливается еще одна линия связи Причерноморья с европейским северо-западом[189].

Около VI в. до н. э. в Центральной Европе усиливаются кельты, а с востока сюда врываются отряды скифов. В районе Дуная эти этносы сталкиваются и смешиваются, образуя полосу, занятую, согласно греческим источникам, «кельтоскифами». Области лужицкой культуры еще раз подвергаются разгрому, приводящему к упадку ее центров. Скифы проникают до Балтийского побережья, оставляя области, ранее занятые тшинецкой культурой, как бы в тылу. По-видимому, Геродотова Скифия еще включала и земли севернее Карпат. Но затем здесь возникают самостоятельные образования. С III в. до н. э. в значительной части Центральной Европы и Придунайской области устанавливается кельтское господство. Кельты к этому времени заселяют всю Галлию, значительную часть Испании, Британию, Ирландию, просачиваются на Балканы и Причерноморье, проникают в Малую Азию, где создают особое государственное образование — Галатию. Они ассимилируют многие иноязычные племена, а на многие другие ложится отпечаток самобытной кельтской «латенской» культуры. «Чудовищный разлив кельтской речи», о котором писал Н.Я. Марр[190], просматривается прямо-таки «от тайги до британских морей».

Примерно около времени вторжения в Европу киммерийцев на северо-западе лужицкого района выделяется особая поморская культура, которая в течение ряда столетий распространяет свое влияние. Характерной чертой этой культуры было, между прочим, трупосожжение и погребение праха в каменных ящиках, причем он помещался в специально изготовленных лицевых (с изображением человеческого лица) урнах. О происхождении поморской культуры также высказывались самые различные предположения. Ее считали и местной, вариантом лужицкой, и пришлой либо с севера, либо с запада, либо с юга[191]. Не исключено, что и в этом случае в сложении культуры принимают участие разные этнические группы. Для самой же отличительной черты ее — погребения в лицевых урнах — имеются любопытные параллели. Изображение человеческого лица на погребальной урне имеется в материалах Трои[192]. Почти одновременно с поморской культурой нечто подобное появляется и у этрусков[193], а также в позднейшее время в Галлии[194].

Примечательно, что в континентальной Европе этот обряд нигде не отразился, и если можно говорить о родстве названных культурных областей, то связь их могла осуществляться, видимо, морем, причем, как и в эпоху мегалитов, население могло хранить старые традиции, в течение нескольких столетий перемещаясь по морскому побережью. Что же касается этрусков, то у них были и непосредственные связи с Прибалтикой: в Этрурии немало изделий из северного янтаря, а на севере, вплоть до Скандинавии, встречаются этрусские изделия[195].

Поморская культура существует до рубежа II–I вв. до н. э. Со II в. до н. э. возникают три культуры, уже непосредственно связываемые со славянством. Это оксывская культура в Поморье и пшеворская культура в основной части Польши, а также зарубинецкая культура, соприкасающаяся одной стороной с пшеворской, а другой уходящая на Среднее Поднепровье. Две последние культуры довольно полно накладываются на тшинецкую, существовавшую здесь около тысячи лет назад. Что касается оксывской культуры, то она в целом соответствует локализации древними авторами венедов, и ее этническая принадлежность, видимо, должна зависеть от определения принадлежности последних.

В итоге неоднократных массовых перемещений населения этническая карта Европы ко времени появления первых крупных цивилизаций оказалась весьма запутанной. Истоки многих культур оказываются за тысячи километров от их позднейших локализаций. Родственные племена оказались разобщенными, а на одной и той же территории сосуществовали этнические группы, принадлежавшие к разным языкам и антропологическим типам. В некоторых районах Европы продолжало сохраняться старое, доиндоевропейское население. К таковым можно отнести лапоноидов, сохранявшихся на заре письменной истории не только на севере Скандинавии и смежных территориях российского Севера, но и в приальпийских областях и даже кое-где на Пиренейском полуострове. К доиндоевропейскому (родственному кавказскому) населению относятся баски, территория распространения которых была в древности довольно обширной. С другой стороны, индоевропейцы заселяли большие пространства, с которых они были позднее вытеснены. Помимо обширных районов Азии, к таковым в эпоху бронзы относилась территория, на которой позднее формировались великороссы: район междуречья Волги и Оки. Многочисленные перемещения совершались на открытом пространстве между Средним Днепром и побережьем Черного и Азовского морей. Но во всех случаях какая-то часть населения оставалась на месте, сохраняя элементы своей старой культуры, а иногда и язык. Разрозненные группы единого некогда этноса могли многие столетия сохранять генеалогические предания, в которых фиксировались их родственные отношения с племенами, удаленными теперь на тысячи километров от прежнего места обитания. С такой вероятностью необходимо считаться, рассматривая письменные источники об исторических народах.