Драгомиров

Все же в царствование Императора Александра III не было недостатка в крупных военных деятелях. Войсками Варшавского округа командовал суровый победитель Балкан Гурко, наложивший на них неизгладимый, отчетливый и воинственный гуркинский отпечаток. Виленский округ возглавлял Тотлебен (умерший в 1884 году), Киевский — с 1889 года — яркий, хоть и парадоксальный Драгомиров. Начальником Генерального штаба все царствование пробыл генерал Обручев, а начальником академии после Драгомирова стал Леер{12}.

Наиболее своеобразную фигуру представлял М. И. Драгомиров. Зимница и Шипка показали блестящую подготовку его 14-й дивизии и создали ему заслуженную боевую репутацию. Человек больших достоинств, он имел и большие недостатки, сделавшие его влияние на армию в конечном счете отрицательным. Большой ум уживался у него с отсутствием интуиции — разительная аналогия со Львом Толстым, великим писателем и ничтожным мыслителем. Толстой, пытаясь создать философскую систему, стал только анархистом русской мысли. Драгомирова, вполне разделявшего толстовский софизм о ненужности вообще несуществующей военной науки, можно назвать анархистом русского военного дела. То же отсутствие интуиции, что помешало Толстому понять Евангелие, воспрепятствовало Драгомирову постигнуть Науку Побеждать. Он воспринял ее односторонне, по-доктринерски. Взяв в основание вечную и непреложную истину о первенстве морального, духовного элемента, он свел ее к отрицанию военной науки вообще, и стратегии в частности, своего рода военному нигилизму. Все военное дело низводилось им к тактике, а тактика — к тому, чтобы брать нутром.

Драгомиров противопоставлял дух технике, не сознавая, что техника отнюдь не враг духа, а его ценный союзник и помощник, позволяющий сберечь силы и кровь бойца. Все свои тактические расчеты драгомировская школа строила на грудах человеческого мяса, потоках человеческой крови — и эти взгляды, преподанные с кафедры заслуженным профессором, а затем и начальником академии, имели самое пагубное влияние на формацию целого поколения офицеров Генерального штаба — будущих минотавров Мировой войны. Считая, что всякого рода техника ведет непременно к угашению духа, Драгомиров всей силой своего авторитета противился введению магазинного ружья и скорострельной пушки, которыми уже были перевооружены армии наших вероятных противников. Когда же, несмотря на все его противодействие, скорострельные орудия были введены, Драгомиров все-таки добился, чтобы они были без щитов, способствующих робости.

Результат — растерзанные трупы тюренченских и ляоянских артиллеристов, зря пролитая драгоценная русская кровь. Принятую Драгомировым систему воспитания войск нельзя считать удачной. В бытность его начальником дивизии он развил инициативу частных начальников — батальонных и ротных командиров — до высокой степени совершенства. Став же командующим войсками, всячески подавлял инициативу подчиненных ему корпусных командиров и начальников дивизий. Обратив все свое внимание на индивидуальное воспитание солдата (святой серой скотинки), Драгомиров совершенно проглядел офицера, более того, сознательно игнорировал офицера (его всегдашнее иронически-презрительное гас-па-дин офицер!). Нарочитым умалением, унижением офицерского авторитета Драгомиров думал создать себе популярность как в солдатской среде, так и в обществе. Памятным остался его пресловутый приказ: В войсках дерутся! — незаслуженное оскорбление строевого офицерства… Впоследствии, болезненно переживая первую русскую смуту, он рекомендовал офицерам корректность, выдержку и остро отточенную шашку. Заботься Драгомиров в свое время о поднятии офицерского авторитета, ему, пожалуй, не пришлось бы на склоне своих лет давать подобные советы…

Влияние Драгомирова было очень велико (и выходило даже за пределы русской армии). Во французской армии ревностным проповедником драгомировских идей явился генерал Кардо, составивший себе имя в военной литературе под псевдонимом 1озерГ Саг1от1сЬ, Созадие 1е КоиЬап {13}. Служба в штабе Киевского округа послужила трамплином для карьеры многих деятелей, из коих далеко не все принесли счастье русской армии. Отсюда вышли Сухомлинов, Рузский, Юрий Данилов, Бонч-Бруевич{14}. Преемником М. И. Драгомирова на посту начальника академии был генерал Генрих Антонович Леер — крупнейшая военно-научная величина русской армии. Это был могучий ум, мыслитель, смотревший на дело в целом, по-румянцевски. Леер явился защитником стратегии, столь недооцененной его предшественником. Его можно считать у нас в России отцом стратегии как науки. В этой области им разработано учение о главной операционной линии, строго осуждено понятие стратегического резерва (в стратегии резерв — явление преступное).

К сожалению. Леер был совершенно не понят и не оценен в должной мере своими современниками. Он не покорил ни одной неприятельской крепости, и его поэтому считали кабинетным теоретиком. Между тем именно он всячески подчеркивал подчиненность теории, видел смысл науки в регулировании творчества. По его настоянию были введены полевые поездки офицеров Генерального штаба, чрезвычайно расширившие их кругозор именно в практическую сторону. Стратегический глазомер Леера и его военное чутье рельефно выступают из его записки, представленной в конце 1876 года, где он предостерегал от посылки на войну с Турцией слишком незначительных сил и по частям и настаивал на введении сразу большого количества войск — ибо лучше иметь слишком много войск, чем слишком мало.

Эта записка генерала Леера по четкости стратегической мысли и синтезу изложения оставила далеко за собой все остальные и не была поэтому понята нашими военными бюрократами: граф Милютин счел ее недостаточно разработанной, ибо Леер, излагая самую суть дела, пренебрег мелочами, на которые в канцеляриях как раз и обращали главное внимание. Времена Леера можно считать блестящей эпохой академии и русской военной науки вообще. Нельзя не упомянуть о редактировании Леером Военной энциклопедии в 8 томах, обычно именуемой Лееровской. Она заменила устаревший Лексикон Зедделера (издание 1859 года) и явилась важным проводником военных знаний в толщу строевого офицерства.

Значительной фигурой был и начальник Генерального штаба генерал Обручев, с именем которого следует связать все сколько-нибудь положительные мероприятия по военной части в этот период: сооружение стратегических дорог, крепостей на западной границе и, наконец, военная конвенция с Францией. Согласно этой конвенции, в случае войны с державами Тройственного союза Франция обязывалась выставить против Германии 1 300000 человек, Россия — 700–800 тысяч, сохраняя за собой как выбор главного операционного направления, так и свободу действий в отношении остальной вооруженной своей силы. Существенным недостатком этой конвенции было то обстоятельство, что она, обязывая Россию непременной помощью Франции на случай германского нападения, совершенно умалчивала об аналогичных обязанностях Франции на случай нападения Германии на Россию. Это едва не оказалось роковым для обеих союзниц в 1914 году.

Александр III питал большую симпатию и доверие к Обручеву, несмотря на то, что Обручев имел репутацию отчаянного либерала. В 1863 году, состоя в чине капитана старшим адъютантом штаба 2-й гвардейской пехотной дивизии, Обручев потребовал отчисления от должности, когда дивизию двинули в Виленский округ, не желая участвовать в братоубийственной войне. Аргументация более чем сомнительного свойства (братоубийственной войной беспорядки 1863 года назвать нельзя), но показывающая огромную смелость характера и независимость суждений — логически он должен был бы поплатиться за это карьерой. В 1877 году великий князь Николай Николаевич-Старший наотрез отказался допустить Обручева в Дунайскую армию, и он был послан на Кавказ, где оказал ценную поддержку великому князю-фельдцейхмейстеру. После падения Плевны цесаревич Александр Александрович должен был принять Западный отряд и вести его за Балканы. Цесаревич заявил, что он согласен на это лишь при условии назначения начальником его штаба Обручева. Великий князь Николай Николаевич не хотел и слышать про Обручева. Тогда цесаревич отказался от Западного отряда и предоставил Гурко пожать лавры забалканского похода — сам же остался до конца войны во главе Рущукского отряда, утратившего свое значение.

Неудачное возглавление Военного ведомства генералом Ванновским парализовало, однако, творческую работу отдельных деятелей. Его тяжелый и властный обскурантизм превратил эпоху, последовавшую за Турецкой войной, в эпоху застоя — ив этом отношении Ванновского можно смело сравнить с Паскевичем. Опыт войны 1877–1878 годов совершенно не был использован и пропал даром. Он отразился лишь на мелочах.

Стратегически войну вообще нельзя было изучать. Главнокомандовавшим был августейший брат покойного Государя и дядя благополучно царствовавшего Императора. Разбирать объективно с кафедры его плачевное руководство, бесчисленные промахи Главной Квартиры было совершенно немыслимо, так как могло бы привести к подрыву престижа династии. Абсурдный же план войны, посылка войск по частям, неиспользование уже мобилизованных резервов — все это было делом рук графа Милютина, а Милютина раз навсегда условлено было считать благодетельным гением русской армии. Профессору стратегии ставилась таким образом неразрешимая задача — на каждом шагу он натыкался на табу, касаться которых не смел.

Не меньшие трудности встречал и профессор общей тактики. Криденер, Зотов, Крылов, Лорис-Меликов — все это были заслуженные генерал-адъютанты, ошибки их выставлять не приличествовало.

Поэтому в исследованиях той войны критический метод — единственно продуктивный — был заменен методом эпическим, описательным — механическим нанизыванием фактов и цифр, изложением событий не мудрствуя лукаво. Фолианты официальных исследований пестрели неудобочитаемыми текстами бесконечных диспозиций по бесчисленным отрядам, кропотливыми подсчетами стреляных гильз в каждой полуроте, но мы напрасно стали бы в них искать руководящей стратегической нити, отчетливой формулировки тактических выводов. Слушатели академии 80-х и 90-х годов — будущие начальники войсковых штабов в Маньчжурии — ничего или почти ничего не смогли почерпнуть из столь дефективно разработанного материала, и русская армия начала тяжелую войну на Дальнем Востоке, как бы не имея за собой опыта войны после Севастополя. До чего не торопились с разработкой этой войны видно из того, что официальное описание кампаний 1877–1878 годов не было закончено в 1914 году.