Назад Оглавление 
Вперед В то время, как русское оружие покрывалось славою на берегах Дуная, в самых недрах нашего отечества происходили глубоко печальные события, известные под именем Пугачевщины.
Этот трагический эпизод русской истории — гражданская война XVIII века имеет слишком большое значение, чтобы не быть здесь упомянутым хотя бы в самых общих чертах.
Донской казак Емельян Пугачев — типичный вор в старорусском смысле этого слова, решил тряхнуть Москвой. Он бежал на Яик и, подобрав там подходящих помощников, объявил себя Императором Петром Федоровичем. Этим Пугачев придал своему движению в глазах невежественных масс оттенок законности, что показывает его понимание психологии русского народа, и приобрел поддержку большой части яицкого войска, сыновей и внуков булавинских бунтарей, которым обещал все старые вольности. Имя Петра III, кроме того, пользовалось популярностью в среде раскольников. Сторону Пугачева приняли и башкиры, не раз до того бунтовавшие и жестоко усмиренные (имя почившего Императора вряд ли что-нибудь им говорило, но их объединяла с восставшими казаками ненависть к начальству){128}.
Яицкая пограничная линия состояла из ряда крепостей и постов — деревянных и глинобитных поселков, занятых командами гарнизонных войск и инвалидов, отвыкших от строя и службы. Почти все эти фортеции стали легкой добычей бунтовщиков в 20-х числах сентября 1773 года. Пугачев истреблял офицеров, кровью своей запечатлевших верность присяге, присоединял к себе оробевшие гарнизоны и шел от одной крепости к другой. Силы его росли подобно снежному кому, шайка превратилась в банду, банда разрослась в полчище. 18-го сентября он одержал свою первую победу у Бударинского форпоста, а 5-го октября скопища мятежников появились под Оренбургом. Беспомощность властей, совершенно потерявших голову, способствовала успеху и без того молниеносному.
Пугачев осадил Оренбург. Осада эта длилась всю зиму с 1773 на 1774 год и оказалась мятежникам не по плечу. В январе 1774 года Пугачев поручил ведение ее одному из своих енералов Хлопуше, а сам пошел на Яицкий городок, оказавший геройское сопротивление. Осада Яицкого городка (ныне Уральск) началась 30-го декабря 1773 года{129} и длилась 107 дней. Гарнизон мужественно отбил все штурмы. Когда все запасы продовольствия и все лошади были съедены, осажденные питались варевом из мягкой глины. Комендантом был полковник Симонов.
Усилия мятежников разбились о стойкость Оренбурга и Яицкого городка. Они потеряли всю зиму и выпустили из своих рук инициативу, а тем временем правительство приняло строгие меры по ликвидации восстания.
На Яик прибыл Бибиков — блестящий организатор и способный военачальник. Прибыли из внутренних губерний и войска, главным образом гарнизонные (почти вся наша вооруженная сила занята была борьбой с Турцией). Конец марта месяца ознаменовался крупными неудачами для мятежников: живая их сила была сокрушена Голицыным при Татищевой (где убито 2 с половиной тысячи их и взята вся артиллерия — 32 пушки) и у Берлинской слободы. 31-го марта освобожден Оренбург, а 15-го апреля Яицкий городок. Пугачев пытался контратаковать, но у Сейтовой лишился последних 7 пушек и бежал в единственное остававшееся у него убежище — Секмарский городок — всего со 150 мошенниками{130}. Яицкая область была совершенно очищена от его банд, и самозванцу, казалось, наступил конец.
Но счастье улыбнулось ему еще раз. 9-го апреля скончался Бибиков. Смерть его повлекла за собой заминку в преследовании Пугачева, воспрявшего духом. Недорубленный лес вырос. Из Секмарского городка Пугачев бросился в Уральский горно-заводской район, где нашел исключительно благоприятную почву в среде пролетариата, фабричных и приисковых рабочих и разного сброда. В мае и июне он овладел средним и нижним течением Камы{139}, занял Магнитную, Осу, Ижевский и Боткинский заводы.
Собрав опять значительное полчище, самозванец устремился на Казань, которую и разгромил 12-го и 13-го июля. Однако, здесь пугачевцы были атакованы и совершенно уничтожены полковником Михельсоном в боях 13-го и 15-го числа. Казань за отсутствием войск защищали гимназисты{132}. В городе из 2867 домов сожжено 2057, без малого три четверти всех зданий (в том числе 3 монастыря и 25 церквей). В бою 13-го декабря с Михельсоном{133} мятежников побито без счета. 15-го декабря убито еще 2000, да 5000 взято в плен. Урон Михельсона всего 100 человек. Вся голытьба легла на месте или взята в плен. С кучкой приверженцев Пугачев бежал на Волгу и 17-го июля переправился через нее.
И тут наступил последний и самый страшный период мятежа: поголовное восстание всего крепостного населения Поволжья — бессмысленный и беспощадный бунт рабов.
Михельсону едва удалось в бою при Арзамасе прикрыть московское направление и центральные области. Казанская, Симбирская, Пензенская, Саратовская и часть Нижегородской губернии вспыхнули, как порох. Два — три пугачевца подымали волость, маленькая шайка подымала весь уезд… Опустошительным смерчем прошел Пугач от Цивильска на Симбирск, из Симбирска на Пензу, а оттуда на Саратов. В охваченных восстанием областях истреблялось дворянство, помещики, офицеры, служилые люди; причем восставшие рабы не щадили ни пола, ни возраста.
Июль и август 1774 года, два последних месяца пугачевщины, были в то же время самыми критическими. Спешно укреплялась Москва. Императрица Екатерина намеревалась лично стать во главе войск.
Овладев Саратовом, Пугачев двинулся на Царицын, но здесь 24-го августа{134} настигнут Михельсоном и все скопище его уничтожено (взято 6000 пленных и все 24 пушки). Самозванец бежал за Волгу в яицкие степи, но за ним погнался и его взял только что прибывший на Волгу с Дуная Суворов{135}. Смуте наступил конец.
* * *
Господу угодно было наказать Россию через мое окаянство — сказал Пугачев Суворову. Слова эти указывают на присутствие где-то в тайниках его темной, мятежной души маленькой человеческой искорки, которая отличает его от другого изверга Махно. Пугачевское движение описало огромный, почти замкнутый круг по всей восточной части России — зловещий путь против часовой стрелки — с Яика на Урал, с Урала на Каму, с Камы на Поволжье… Путь, вехами которого служили пожарища городов, укреплений, усадеб.
В движении этом мы можем отчетливо проследить три периода:
Первый — или яицкий, с сентября 1773 по апрель 1774 года. Пугачев опирается на яицких казаков, староверов и инородцев-башкир. Лозунгами движения служат по преимуществу обещания старых вольностей и избавление края от пришлой, не казацкой, администрации. В этот период войска Пугачева состоят главным образом из казаков и перебежавших гарнизонных солдат, т. е. имеют приблизительное понятие о военной службе. Отсутствие офицеров (изменников среди офицеров не оказалось){136} сводит на нет и эти слабые качества. Назначаемые Пугачевым атаманы и енералы в счет не могут идти и главную силу мятежников составляет внезапность всего движения.
Второй период — камский, с мая по июль. Казаков и башкир уже почти что нет. Самозванец должен опираться на фабрично-приисковый элемент, городское мещанство и государственных крестьян. Соответственно с этим меняются и его лозунги — свобода и захват имущества для рабочих (по большей части крепостных), беспошлинная торговля для мещан, отмена податей для государственных крестьян и рекрутской повинности для всех.
Третий период — поволжский, два последних месяца пугачевщины. Состав мятежников здесь опять совершенно иной. Это крепостные рабы. Пугачев обещает им свободу от повинностей и, самое главное, волю.
Вообще в этом бунте усматриваются, в зачаточном, правда, состоянии, все позднейшие лозунги великой бескровной, начиная от самостийности казачества и инородцев, продолжая национализацией заводов и рудников и кончая землей и волей, войной дворцам и т. п. Пугачев выказал себя искусным демагогом, вся беда его состояла лишь в том, что ему надлежало бы родиться на полтора столетия позже. Слишком крепки были устои екатерининской России и слишком чисты сердца ее сынов.
Следствием пугачевского бунта было усиление рабства (распространенного и на Малороссию), что является теневой стороной этого блистательного царствования. Мы пользуемся термином рабство, как наиболее точно и правдиво передающим смысл крепостного права — термина слишком расплывчатого, как бы вуалирующего действительность и дающего даже основания некоторым исследователям сравнивать русскую барщину с барщиной европейской и пытаться даже искать с ней какую-то аналогию (у нас, мол, крепостное право упразднено лишь в 1861 году, но ведь и в ряде германских земель оно существовало до 1848 года и т. д.). Сравнение это немыслимо. Вассальные европейские крестьяне принадлежали поместью, русские крепостные являлись личной собственностью помещика. Европейская барщина — остаток феодализма — обязывала крестьянина работать на своего сеньора известное количество дней в году в порядке повинности. Вне этой повинности он был совершенно свободен в своих занятиях и поступках, его личность, семья и жилище были неприкосновенны, и при случае он мог найти управу на феодала (вспомним потсдамского мельника, пригрозившего Фридриху II судьей).
Русский крепостной, напротив, был рабом в полном смысле этого понятия. Его можно было продать, купить (оседло или на вывод — в дальние губернии), заложить в банке, обменять на другого раба, на борзого щенка, на какой-нибудь понравившийся рабовладельцу предмет. Можно было силой женить, выдать замуж, сдать в рекруты, разбить семейную жизнь раба, истязать его. Жизнь крепостного в XVIII веке особенной ценности не представляла (Салтычиха, умертвившая 38 рабынь, не была даже сослана в Сибирь). Лишь в 1833 году запрещено было продавать крепостных далеко от их семей. Русское рабовладение можно сравнить лишь с американским, только там угнетались негры, а здесь единоплеменники. Петр I понимал всю аморальность этого учреждения, но не мог его отменить{137}, так как это повело бы к оскудению дворянства, т. е. сословия, поголовно несшего тяжелую и пожизненную государственную службу и кровью своей создавшего российскую великодержавность. С указом о вольностях шляхетских возражения этого порядка отпадали. Александр I мог бы действительно стать Благословенным, если бы в декабре 1812 года, по изгнанию двунадесяти язык, избавил Россию от этой нравственной гангрены. Реформа 1861 года пришла слишком поздно… Взбунтовавшиеся рабы 1917 года были внуками рабов, слишком долго терпевших! Были приняты меры для искоренения самого воспоминания об этой смуте, переименована даже местность Яик в Урал, яицкое войско — в уральское, и до смерти Екатерины запрещалось писать о смуте и собирать о ней материалы.